Актриса Оренбургского театра музкомедии Анна Леонова: «Сцена – это космос»

В следующем году заслуженная артистка России, солистка Оренбургского театра музыкальной комедии Анна Леонова отметит свое 80-летие и 55-летие творческой деятельности. Несмотря на такие крупные даты, Анна Ивановна по-прежнему занята в репертуаре: Семеновна в «Бабьем бунте», Божена в «Марице», Переперчиха в «Ночи перед Рождеством» и, конечно же, сваха Ханума и бабушка Ануш в спектакле «Ханума». Сразу две роли в одном спектакле – это придумала сама актриса к своему бенефису, посвященному ее 75-летию. 

– Все-таки бенефис. Такие даты. Как же не отметить? – говорит Анна Ивановна. – И вот я придумала сыграть и Хануму, и бабушку. Они же не пересекаются в спектакле. Предложение было принято. Я все продумала, все просчитала. Работала и днем и ночью. Утром перед спектаклем проверила, успеваю ли переодеться. Вполне успеваю. И вышла на спектакль. Ни одной накладки не случилось. Работать было очень интересно. Понимаете, пришло такое время, когда спектакли, где я могла бы сыграть, уходят из репертуара. Сегодня мне почти нечего играть. А тут два разных характера. Даже акценты разные. Бабушка ведь армянка, а Ханума – грузинка. Другой акцент, другая речь. Бабушка дремлет над вязанием. А Ханума пьет не закусывая. Пол-Тифлиса поженила. Вот какая женщина Ханума! И в то же время зритель после спектакля говорит: «Ваша Ханума добрая».

– Анна Ивановна, кажется, я поняла, почему ваша Ханума так покорила публику. Вы ведь родились в Туапсе…

– Не в этом дело. Мне Хануму «сделал» режиссер Владимир Канделаки. Это было в Саранском музыкально-драматическом театре. Мне тогда было 36 лет. Я свою Хануму не изменила, какая была от Канделаки, такой я ее и несу. Кроме того, когда я была маленькой, я посмотрела красивый музыкальный фильм «Кото и Котэ». И это тоже сработало на образ.

– Значит, от Туапсе, от наблюдений детских лет — ничего?

– От тех лет у меня совсем другие воспоминания. Война, трудности, переезды… Нас у мамы было двое – я и Гришенька, мой сводный брат. В 1942 году, когда немцы начали бомбить город, она взяла нас за ручки и повела по побережью Черного моря в сторону Сочи. Мне было два с половиной, братику – четыре. Помню поселок Вишневку, помню бомбежки. Помню, как нас засыпало землей. Мама брала нас с собой рыть противотанковые рвы. Однажды, когда был вражеский налет, она прыгнула в окоп и накрыла нас своим телом. Бомба упала недалеко, и нас засыпало землей. Помню это жуткое ощущение. Я сложилась пополам. И чернота давит. Наверное, я и стала певицей, потому что орала в этой черноте. А братишка потерял сознание, его потом откачивали. Когда нас откопали, мама была совершенно седой. Она увезла нас высоко в горы – на границу Грузии и Азербайджана. Место называется Лагодехи. Это сорт винограда и вина. Там стояли воинские части. И мама работала в офицерской столовой. Я очень хорошо помню это пространство – Лагодехи. Возвращение тоже сохранилось ярко в памяти. Это был 1944 год. Переполненные вагоны, истерика и страх не доехать. Помню, поезд готов был к отправке, меня втолкнули в тамбур между чужими ногами. Брата поставили на ступеньки, мама влезла на буфер вагона. Регулировщик кричит: «Слезь, разобьешься!». Она: «Нет». Он ее стащил. Меня выдворили из тамбура, брата скинули практически на ходу. Поезд ушел. Мы стоим на полустанке: метель и крик мамы. Она голосит. Мы с братиком смотрим на нее. И никого рядом. Потом подошел тот мужчина, который ее стащил с буфера, и пообещал отправить нас вечерним поездом. Когда пришел вечерний поезд, опять началась жуткая суета. И меня опять захлестывает страх. На мне какие-то огромные калоши. Идет снег вперемежку с дождем. Мужчины этого нет. И мама бежит вдоль вагонов. Ночь, темно и только отсвет окон. Мама кричит: «Гриша, держи Аню». А я боюсь, что у меня свалятся калоши. И вот наконец навстречу идет этот регулировщик. Он запихнул нас в тамбур. И поезд поехал. Это оказался купированный вагон. В тамбур вышел покурить мужчина в галифе и майке. Он повел нас в свое купе, как сейчас помню – мы шли по ковру. Наконец-то я получила кусок хлеба и кусок колбасы. И заснула. А когда проснулась, мама кричит: «Анечка, вставай, мы приехали. Это Туапсе». Мы вернулись в ту комнату, откуда уехали в 42-м году. Ни окон, ни дверей, только остов кровати, больше ничего. Кто-то дал доски, мы положили их на кровать. Мама накрыла нас какими-то тряпками, и мы старались нагреть дыханием пространство под этими тряпками. Есть было нечего. Питались тутовником, еще не созревшей черешней, орехами, кизилом и цветами. Представляете, цветами питались! Они же сладкие. А кругом – красота. Выбежишь утром – тишина, прохладная земля под босыми ногами, чистый воздух. И такое счастье!

  – Именно тогда вы начали плясать?

– Да, это было в Туапсе. Прошел слух, что при Дворце культуры нефтяников открывается балетная студия. Мамы помыли девочкам коленки, привязали бантики, надели платьица и повели туда. Я — за ними. А на мне только трусики и длинные растрепанные волосы. Пришли в ДК. Я там никогда не была. Смотрю, идет мужчина – стройный, брюки с лампасами, орлиный нос. Как Махмуд Эсамбаев – такая же выстроенная фигура. И вот комиссия начинает смотреть детей. А я сижу в сторонке. Доходит очередь до меня. «А ты, девочка, что тут делаешь?» «Я буду танцевать вальс». А вальс я никогда не танцевала. Мне был-то шестой год. Женщина за роялем, похожая на Раневскую в фильме «Подкидыш», начала играть вальс. И я пошла танцевать. А сама смотрю боковым зрением, комиссия хохочет. И столько радости в их лицах.

– И кто был этот человек, похожий на Эсамбаева?

– Звали его Юрий Тихонович Порохницкий. После ранения приехал в санаторий реабилитироваться. Ему дали комнатку в доме, где мы жили, на том же этаже. И вот он собирает балетную студию. И я становлюсь у него первой ученицей. Он начинает со мной возиться. И создает танец «Заводная кукла» на музыку Делиба из балета «Коппелия». Эта музыка все время во мне. И когда она звучит, я начинаю плакать. Он повел меня в парикмахерскую, мне накрутили волосы на щипцы, которые грелись на плитке. Пока дошли до дворца, локоны распустились. Юрий Тихонович выносил «куклу» на бедре, ставил на сцену, и я начинала танцевать. Этот танец мы возили потом по всему городу, по всем санаториям. Когда я первый раз вышла на сцену, в зале была моя мама. «Чья это девочка?» – спрашивали вокруг. Мама замерла, она была потрясена. Сбылось предсказание папы, который когда-то сказал, что его дочь будет артисткой. Я ничего не соображала, просто точно по музыке проделывала все движения. Это был мой первый выход на сцену. А по сути – в космос. Сцена – это космос. Сюда идет божественная энергия. Она идет через меня, я ее принимаю и отдаю зрителю. Зритель, принимая, отдает мне. Идет обмен радостью и счастьем. И это сопровождает меня много лет.

– А я-то решила, что вы ребенок закулисья, потому и стали артисткой…

– Нет, я не была ребенком закулисья. Мама работала официанткой в Доме отдыха. Папа — мастером на нефтеперегонном заводе. Они встретились в самодеятельном спектакле по пьесе Островского «Без вины виноватые». Мама играла Кручинину, а папа Гришу Незнамова. Влюбились друг в друга. Мама была в гражданском браке и сказала ему: «У меня будет ребенок». А он говорит: «Это будет мой ребенок». Он увез ее в Сочи, они расписались. Она стала Леоновой. В 38-м родился Гришенька. Через два года – я. Когда началась война, папа рвался на фронт. Но у него была бронь. В мае 1942 года его все-таки отправили на передовую. Он пропал без вести в районе горы Индюк под Туапсе. Там шли сильнейшие бои. Наши зенитчики сбили 76 вражеских самолетов. Но пропал без вести – это не убит. Может, плен. Не знаю. В память об отце я осталась Леоновой, даже выйдя замуж.

– А как в вашей биографии оказался Сталинград и ремесленное училище?

– Это было в 57 году. Мама отправилась в Сталинград в поисках счастья. Мы приехали в Качалино. Там был Дом отдыха, мама стала работать поваром. Я при ней. Заканчивала десятый класс в Качалинской средней школе. Жили в маленькой комнатке при Доме отдыха. Я ей помогала мыть кастрюли, резать хлеб, собирать посуду со столов. Мама получала за папу мизерную пенсию. Собрала немного денежек. Купила билет, и я после окончания школы отправилась в Москву – поступать во ВГИК. Хотела стать киноактрисой. Я ощутила энергию, которую излучает экран, в шесть лет, когда смотрела фильм «Руслан и Людмила». Во время сеанса я, как завороженная, влезала на сцену, становилась с краю и смотрела на экран. Никто меня не прогонял. Я была вхожа туда в любую дверь. Никто мне никогда не препятствовал. Я была свободна. Я до сих пор такая же свободная. Никаких привязок. Только театр. Театру я предана. Это мой дом, моя семья, моя мама, мой муж, мой брат. Это мое все.

– И хозяин…

– Вот именно. Только театр надо мной хозяин.

– Что вы читали на экзаменах во ВГИКе? 

– Монолог Катерины из «Грозы». Когда вывесили списки, моей фамилии не оказалось. Мне сказали: вы, деточка, очень способная, но идите в ГИТИС. Пошла. На кастинге спела, станцевала, прочитала «Грозу». Мне сказали: «Вы нам подходите, приходите на экзамены. Берегите себя». А я голодная. Деньги закончились. А тут еще попала под дождь. Заболела. Пришла на экзамен слабенькая, что-то промяукала. Никакой энергии. Тот дяденька, который меня на кастинге одобрил, пожал плечами: «Ничего не могу поделать. У вас трещинка в голосе. Приезжайте на следующий год». Я купила обратный билет, но не в Сталинград, а в Туапсе. Приехала и пришла на берег моря. И там я успокаивалась. Приходила в себя. Когда вернулась в Качалино, мама встречает меня на полустанке. Среди присутствующих вижу свою одноклассницу. Спрашиваю ее: «Ты где?» «В Сталинграде, в ремесленном училище. Фрезеровщицей буду». И я говорю маме: «Дай мне денег, поеду в Сталинград, учиться на фрезеровщицу». Она дает мне денежку. Я покупаю билет. И еду в Сталинград. Приехала рано утром. Секретаря еще не было. Я была уставшая, уснула. Потом меня разбудили, отправили на второй этаж. Захожу в комнату, там много-много мужчин, курят, о чем-то разговаривают. В углу сидит женщина – секретарь. Я к стенке прижалась и стою. Жду, когда на меня обратят внимание. Наконец меня заметили: «Девочка, что тебе надо?» Я говорю: «На фрезеровщицу учиться». «Зачем? У нас есть замечательная специальность – токарь–металлист». «Ну, давайте на токаря». Меня одели и обули — выдали шинель, ремень с кокардой, шапку-ушанку, форму с белым воротничком, чулки, ботинки и дали место в общежитии. В комнате – 21 кровать. В столовую ходили строем и с песнями. Какая была замечательная жизнь! А какие девчонки были! Кровь с молоком, красавицы, умницы. Все занимались в самодеятельности. И началась моя учеба, которая длилась два года.

– Но как же вы стали артисткой?

– Однажды иду по коридору. Слышу – играет мелодия. Заглядываю в класс, сидит за роялем красивая женщина – Анна Борисовна Хазан. Говорит: «Давай послушаю тебя». Я спела романс Глинки «Жаворонок». «Голосок есть. Тебе надо учиться». И стала со мной заниматься. Тут подошло время получать диплом. Училище я окончила с отличием. Мне доверяли самые сложные задания. Я вытачивала коробки скоростей. Надо было идти на завод, отрабатывать три года. А мне комсорг говорит: «В музыкальном училище открывается отделение оперетты. Попробуй». И я пошла. Спела «Белеет парус одинокий», написала сочинение на отлично, показала этюды. Поступила. Нас набирали семь человек, а выпустилась я одна. Один в медицинский ушел на фониатра, другой, бас красоты необыкновенной, — в Московскую консерваторию, кто-то пошел слесарить, кто-то – учительствовать. Одна я оказалась такая целеустремленная. Как танк, который стоял на пьедестале перед заводом. (Смеется). Сдавала выпускной экзамен на сцене музыкального театра. Принимали преподаватели из Горьковской консерватории. Пригласили меня учиться — без вступительных экзаменов. Но я так хотела в театр! Я так давно об этом мечтала.

– Актриса театра музыкальной комедии должна уметь носить платья с кринолинами, перья, боа, шляпы. Ведь ей часто приходится играть даму из высшего общества. Где вы всему этому учились? Ведь у вас за плечами был не пансион благородных девиц, а суровая жизненная школа… 

– Когда я училась «на артистку», по утрам бегала в балетную школу. Это давало мне форму. Очень многое дал театр. Я же не спускала глаз ни с кого. Все время стояла за кулисами и смотрела, как артисты готовятся на выход. Как приободряются, как выходят на сцену, как существуют в образе. И я видела мастеров. Во всех театрах, где довелось работать – Волгограде, Иркутске, Красноярске, Ижевске, на Украине. Я видела столько потрясающих актеров и актрис, на которых смотрела и говорила: вот так надо петь, вот так надо танцевать, вот так надо слушать. В Красноярск из Оренбурга приехала актриса Малясова. Она увидела, как я танцую в «Поцелуе Чаниты», и говорит «Ах ты умница! Как ты глазками работаешь. Молодец!» И понимаю, что я в органике. Это тоже школа. Собрались ставить «Фиалку Монмартра» Кальмана. Как это так? На главную роль назначили какую-то Мизинец? Я выучила роль, все три акта. Посмотрела все спектакли, не пропустив ни одной мизансцены. И однажды это пригодилось. Актриса не смогла выйти на сцену. А я готова. Вот так рвалась работать. Много мне дал Иркутск. Очень профессиональный был театр. Поставили оперу «Травиата». Валентина Дей-Дей пела партию Виолетты. А дирижер говорит: «И ты учи партию Виолетты. Стой за кулисами, смотри, как я дирижирую. Запоминай. Пригодится». Вот откуда пошли мои знания. Мне помогали. Со мной работали. Когда спектакль заканчивался, ко мне подходили. Иногда хвалили, иногда делали критическое замечание. Всем низкий поклон.

– Как вы оказались в Оренбурге?

– Приехала на «Фиалку Монмартра». Я работала тогда в Саранском театре. И очень успешно. На меня ставили спектакли. Мне доверили Элизу Дулитл. Там родилась Ханума. А потом приезжает артист Авруцкий. Говорит: «Ты пела «Фиалку Монмартра»? «Пела». «Поехали к нам. Восемь месяцев не может спектакль выйти. Зинаида Ступак не может и Мадлен, и Фиалку петь». Я приехала, прослушалась. Понравилась. Мне дали сразу двухкомнатную квартиру, ставку, какую ведущие солисты не получали, – 200 рублей. И завалили работой. О, какая я была счастливая! Что ни спектакль, то главные вокальные партии – «Баядера», «Цыганская любовь», «Прекрасная Елена». Потом приезжает Исаак Берлянд и ставит спектакль «Моя прекрасная леди». И я играю Элизу. Мне посчастливилось: я столько женщин переиграла, столько характеров, столько судеб. Оренбургский театр столько мне дал. С ним я объездила всю Россию, Украину, Север, Среднюю Азию, Поволжье. Я обожаю свою профессию. Обожаю оперетту. Она несет столько радости. И зрителю, и артисту.

– Что помогает вам быть в форме, дает жизненные силы?

– Каждое лето езжу на море. Оно дает мне энергопакет на год. И еще дельфины. Как увижу их, аж вибрировать начинаю. Дельфины – это моя родня. Видимо, я вышла из моря. Хожу в бассейн. До последнего времени посещала балетный класс. Это давало легкость.

– У вас на гримировальном столике стоит портрет Евгения Леонова. Что вас связывает, кроме фамилии?

– В 83-м мы были в Пензе на гастролях. И работали с ним в цирке в одной концертной программе. Я по его просьбе пела песню из кинофильма «Белорусский вокзал». Сцена нашего знакомства была примечательна. Евгений Павлович пришел к нам в гостиницу знакомиться. Мы выстроились в фойе второго этажа. Он поднимается по ступенькам. Маленького роста. Улыбчивый. Каждому руку подает. Подходит ко мне, руку протягивает. Я говорю: «Леонова» — «Как?» – «Леонова» – «А титул есть?» – «Нет» – «Титул надо». Через три года я получила звание заслуженной артистки России.