Мужская профессия настоящей женщины: заслуженному художнику России Надежде Петиной исполнилось 87 лет

Дочь талантливого скульптора-самоучки Гавриила Петина, продолжив семейную династию, посвятила ваянию более 65 лет жизни.  

– Надежда Гавриловна, ваш отец был выдающимся человеком, каким вы его запомнили?

– Папа у меня был великий труженик. Он работал штукатуром, маляром, бетонщиком. Кем он только ни работал! А вечером приходил в однокомнатную коммуналку, ставил на стол табуретку, на нее водружал каркас и начинал делать портрет. Первый был портрет Пушкина. Он сделал его по газетной репродукции. У него было природное   чувство объема. Глаз его был удивительно точно нацелен на создание скульптуры. Очень талантливый был человек. Конечно, я видела, как он работает, меня пускали в мастерскую. Я видела, как он делал трехфигурную композицию «Партизаны». Она до сих пор стоит в Бузулуке.

– Именно тогда вы решили, что тоже будете скульптором?

– Ничего я не решила! Я тогда лоботрясничала. Была как все дети, упрямая, ничего мне было не надо. Но отец очень хотел, чтобы я стала скульптором, чтобы мы вместе создавали памятники. Каждую весну он брал меня с собой в парки реставрировать скульптуры, вазы, пьедесталы. Мы их приводили в порядок, белили. Он делал побелку на молоке, чтобы она держалась подольше. И побелка держалась до самой осени. Я в основном бегала и хулиганила. А чтобы меня приобщить к делу, родители приплачивали мне. Заманивали рублем. (Смеется).

– А когда вы поняли, что будете этим заниматься?

– Мне было 15 лет, когда папы не стало. Моя тетка говорит: «Поклянись на могиле отца, что ты будешь скульптором». И вот в том же году, после его гибели я начала делать свои опусы. Первый портрет, который я вылепила, – Некрасов. Это было в восьмом классе. В девятом вылепила Горького. А в десятом – Сталина. Да-а-а. Про меня тогда даже в «Чкаловской коммуне» писали. А потом к нам зашел в мастерскую студент академии художеств имени Репина. Он учился на четвертом курсе и взял надо мной шефство. Я что-то лепила, рисовала и отсылала ему. И он помог мне поступить в академию, минуя училище.

– Ох, наверное, и трудно было без училища! 

– Трудно. Кругом одни маэстро. Могли лихо лепить, строить композиции, а я ничего этого не умела. И мне приходилось с утра до вечера работать, засучив рукава, чтобы догнать своих однокурсников. К третьему курсу догнала. И даже перегнала. Стала получать повышенную стипендию. Мою дипломную работу приобрел Ленинградский музей истории религии и атеизма, и она 15 лет экспонировалась в Казанском соборе. Так что мои старания не пропали даром.

– Почему после окончания института вы вернулись в Оренбург? Наверняка у вас была возможность уехать в другой город.

– Мне предложили на выбор Новосибирск и Волгоград. Но я приехала в Оренбург. У папы была прекрасная мастерская, которую он сам построил. Поэтому я сюда и вернулась.

– 15 лет в Оренбурге, кроме вас не было скульпторов. Наверное, в этом есть свои плюсы – быть единственной. Но есть и минусы – нет среды.

– О, среда у меня все время была. Я ездила на творческую дачу в Переславль Залесский. Там была возможность жить и работать, ни о чем не думая. Предоставлялась мастерская, материал давали – и мрамор, и дерево. Обнаженную модель. Можно было и этюды лепить, и композиции. Я много там сделала. Раз четырнадцать ездила. Окружение там было серьезное: туда приезжали большие мастера. А в Оренбурге какие замечательные живописцы! Мы все время общались.

– На одной из своих юбилейных выставок вы представили не только собственные произведения, но и картины оренбургских художников. Как образовалась ваша коллекция? 

– Первые работы начала собирать еще в студенчестве. Это были этюды моих институтских друзей. В Оренбурге коллекцию пополнил мой портрет, выполненный Николаем Соколовым, и натюрморты Александра Степанова и Николая Ледяева. В 60-х годах наш Союз пополнился выпускниками Суриковского института. Однажды в мастерской Николая   Ерышева состоялся шутливый аукцион, благодаря которому я оказалась обладательницей ярких этюдов. Некоторые работы я приобретала, многие подарены во время персональных выставок. Особенно щедрыми были Владимир Ефарицкий, Александр Овчинников, Станислав Бочкарев. Юрий Григорьев был моим соседом по мастерской. Мы жили дружно, приглашали друг друга на консультации. В результате в моей коллекции — работы, в которых отразились все его поиски. Виктор Ни был скуповат, но подарил четыре очень хороших этюда. В 90-е годы, когда художники перестали получать заказы, приобрела у Овчинникова шесть произведений. Я ценю и люблю свою коллекцию. Живописные полотна меня радуют и вдохновляют.

– Среди ваших персонажей много известных людей, в том числе художников. Они охотно вам позировали?

– Коллег делала в основном по памяти. Витя Ни говорил: «У меня нет времени позировать, смотри на меня и лепи». Но поскольку мастерская была рядом, изучать его было не трудно. А вот Лященко, Ерышев, Овчинников мне позировали. Писатели Николай Корсунов и Петр Краснов тоже. Интересная история была с писателем Григорием Коноваловым. Он приехал в Оренбург к Овчинникову. Мы ходили на вокзал встречать его. Вышел из поезда: «Цалуйте деда! Цалуйте!» Мы его поцеловали. И направились на квартиру к Овчинникову. Все пьют, едят, а я села в сторонку и стала его рисовать. А наутро побежала в мастерскую, сделала нашлепок. И стала звонить: «Григорий Иванович, приезжайте хотя бы на часок». «Не-не-не, мы уже в Балейку едем». Но все-таки уговорила. Он минут 20 мне позировал. Похвалил: «Молодец, как ты меня здорово сделала». Писатель Юрий Нагибин ко мне три раза приходил позировать в Москве. Да, было дело.

– А бывает, что ваши натурщики недовольство высказывают?

– Нет. Правда, однажды, взглянув на скульптурную композицию – Ни, Григорьев, Глахтеев, один мой коллега сказал: «Гешка не такой. У него другие пропорции». «Так я же пропорции духа изображала», – не растерялась я. (Смеется). Овчинников сказал, посмотрев на свой портрет: «Ты меня сделала таким, каким я должен быть». Но это скорее комплимент.

– Пушкинская тема – очень для вас важная – «Пушкин и няня», «Болдинская осень», «Я помню чудное мгновенье» …

– Я долго не могла приступить к этому образу, потому что слишком много великих художников и скульпторов изображали поэта. Но потом все-таки взялась. Поехала в Михайловское. Причем, в сентябре, когда все экскурсанты уже разъехались. Жила в Святых горах и пешком ходила в Михайловское, Тригорское, Петровское. Была там три дня. Там я и напиталась. Без этого вряд ли бы получилось. Была, конечно, и в лицее, и в квартире на Мойке, где он умер, и на Арбате, куда   привел жену после венчания. Только в Болдино не попала. Хотя у меня и есть работа «Болдинская осень».

– Памятник Пушкину и Далю, который стал визитной карточкой Оренбурга, специалисты считают вершиной вашего творчества…

– Говорят, удачный. И я сама знаю, что удачный. Эту композицию я сделала еще в 1975 году. Она много лет была включена в экспозицию Свердловского музея. Академик скульптуры Лев   Головницкий в журнале «Художник» отметил эту работу, сказав, что она несет задатки памятника. Когда началась перестройка, я решила, что разговоры об этом бессмысленны. И вдруг приходит письмо за подписью Донковцева: просим изготовить памятник. Я потратила на это четыре года. На открытие приезжал художник Илья Глазунов. Выступил. И даже сказал, что этот Пушкин ему больше нравится, чем аникушинский в Санкт-Петербурге. Загнул, конечно. Видя мое недоверие, он мне потом сказал: «Знаешь, если бы мне памятник не понравился, я бы не стал выступать».

– Когда идете по городу мимо своих работ, какое чувство испытываете?

– Чувство удовлетворения: неплохо сработала.

– У вас целая галерея портретов великих музыкантов – Бетховен, Рахманинов, Шаляпин, Оренский, Лядов. Чувствуется, они вам не чужие… 

– Так я училась музыке. Папа отвел нас с сестрой. Мне было 12 лет, ей семь. Ходили в один класс. Идея потом окончила Саратовскую консерваторию. Стала профессиональным музыкантом.

– Мне кажется, вы все умеете. Не удивлюсь, если узнаю, что даже управлять самолетом.

– Самолетом нет, а вот на мотороллере ездила. Это было давно, еще до замужества, году в 56-ом. Тогда появились мотороллеры, которые работали от стартера. И наши художники – целая группа – решили их приобрести. Мы к тому времени уже подзаработали. Мотороллер назывался «Тула». Я получила права, начала ездить. Однажды ехала, кого-то увидела, помахала ручкой. И вместо того, чтобы проехать прямо, резко повернула налево. И вылетела из седла, потому что скорость была приличная. Откуда-то появился милиционер, который доставил меня в травмпункт. Там меня помазали йодом, и я своим ходом пошла домой. А вот «Тула»   оказалась некачественной, мы ее ремонтировали-ремонтировали, да и продали за бесценок. Потом была машина – «Волга». Коваленко (первый секретарь Оренбургского обкома КПСС – Н. В.) мне разрешил купить. Да, тогда нужно было иметь специальное разрешение, чтобы приобрести автомобиль. У меня был водитель. Пытался меня обучать вождению. Но у меня не получалось переключать скорости. И я плюнула: да пропади она пропадом, эта машина.

– А какое у вас любимое время года?

– Осень люблю больше всего. Особенно в Ленинграде, вернее, в его пригородах. Осенний цвет меня возбуждает. Лето оно однообразное, все зеленое. А осень – совсем другое дело. И ранняя весна тоже красивая, когда природа только пробуждается, все ажурное, нежное, волнительное.

– Скульптору, кроме таланта, нужна недюжинная физическая сила…

– Да, и талант, и сила. Это ж надо было все таскать на себе. И сила воли нужна, чтобы заставлять себя работать. Расписания-то никакого нет. Валяй дурака и валяй. Многие художники на этом погорели. Мальчишки особенно.

– Но при этом вы всегда оставались женщиной, которая умеет нарядно и со вкусом одеваться.

– У меня однажды даже спросили про наряд, в котором я пришла на свою юбилейную выставку: дизайнер сочинил? Да сама я себе все сочиняю. Сейчас проще – все можно купить в магазине. А когда ничего не было, сама шила, сама вязала. В институте из пальто сделала себе юбку и курточку. Получился очень симпатичный костюмчик. Но я не всегда была нарядная. Чаще в рабочей одежде. Когда скульптуру переводишь в цемент, надо ее доделывать, дорабатывать. И всё время в мужском обществе. Когда училась, нас из 12 человек было две девушки. И потом, когда рабочие устанавливали скульптуру, необходим был авторский надзор.

– Ну и как вам удавалось приручать мужское общество?

– Где прикрикнешь, где доброе слово скажешь, где бутылку поставишь, где деньги сунешь.

– У вас, наверное, было много ухажеров?

– Самое интересное, мне недосуг было. У меня на первом месте — работа. В Переславле Залесском все любовь крутят, а я вкалываю. По четыре-пять ящиков изопродукции привозила. Я фанатик своей профессии. Мужчины были, но как-то мимоходом. Но, правда, один мужчина был при мне 13 лет. Так что все нормально.

– У вас в жизни было немало испытаний. Можете ли вы назвать себя счастливой?

– Конечно, счастливая. Мое счастье в работе.